Чтение Духом («Пять мужей», глава 9)
Рейтинг: 5 / 5
- Информация о материале
- Просмотров: 1290
(Продолжение, см. предыдущие главы: Пять мужей (гл.1 и 2) Огранка («Пять мужей», гл.3), Что такое муж? («Пять мужей», гл.4), Иерархия отцов. Авраам, Иаков («Пять мужей», гл.5), Третий муж («Пять мужей», гл. 6), «Грех Самарийский» («Пять мужей», гл.7), Первые мужья (Пять мужей, глава 8)
Выяснив теперь имена всех «мужей» Самарянской женщины, и разобравшись, что скрывается за символами 4-й главы Евангелия от Иоанна, попытаемся прочитать ее не плотскими, «обывательскими» глазами и разумом, но разверстыми духовными очами.
В первом стихе[1] говорится о том, что Иисус «более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн». Это — «запевка главы», указание на то, о чем пойдет речь дальше.
Затем Иисус «оставил Иудею». Это выражение — очень символический образ: оставление цитадели веры книжников и фарисеев. Да, зачастую духовной, пламенной, но, подчеркнём это, веры человеческой, «антроморфированной[2]» — пусть, и имеющей глубинный духовный корень, но произросшей, выросшей и набравшей силу в человеческой почве. Веры, обильно удобренной естественным влиянием несовершенного человеческого материала (его души, воли и разума): недостатком ведения и понимания, непроизвольными наслоениями, а также сознательными, корыстью ведомыми искажениями. А, главное, фанатичной в худшем смысле этого слова. Переполненной не столько верой в Бога, сколько ничем не обоснованной уверенностью в непогрешимости своей (имеется в виду групповой, конфессиональной) веры, собственного традиционного понимания «истинности» трактовки её положений во всём её объёме. От основополагающих догматов до мельчайших второстепенных нюансов практического вероисповедания. И, вследствие, в первую очередь, последнего, веры агрессивно не приемлющей Откровение, принесённое Христом.
Ибо Его Слово оценивало царившие в Иудее духовную и социальную жизнь, а также освящающую их веру «книжников и фарисеев» резко критически, как нечто категорически неприемлемое, не соответствующее жизни по Богу. И твёрдо, решительно, не взирая на духовные (но человеческие!) авторитеты, взялось отделять «божье от кесарева»[i]. И по этой причине с догматически-конформистской точки зрения веры «книжников и фарисеев» Учение Христа выглядело откровенно «революционно», бунтарски.
Оставив Иудею — закостеневшую в своей человеческой, давно уже отсталой вере, но надменную, нарциссически любующуюся собой, — Иисус вновь пошел в Галилею. Не туда, где он родился по плоти, «под законом»[3], но туда, где он впервые заявил о себе, как о Сыне Божием. Где впервые прозвучали Его проповеди. Где Его пусть и не всегда воспринимали, как Мессию, но не гнали так неистово, как в самовосхваляющейся Иудее, не искали так настойчиво убить.
Для возвращения на Свою Родину «надлежало Ему проходить чрез Самарию» (ст. 4[4]). Через «страшную», как привыкли, и, как заставляли думать «князья» от религии[ii], Самарию — «ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются» (ст. 9). Однако, как мы выяснили это в главе 7 «Грех Самарийский», на самом деле, вовсе не страшную, ибо глубинный духовный корень у них Един (Тора), а земной духовный отец Самарян — Иаков (ст. 6,12). Истинные же, а не мнимые религиозные разногласия, вызванные, главным образом, политической борьбой за высшую светскую и духовную власть, были не столь остры, как это преподносилось народу. К тому же все противоречия с официальным иудаизмом не мешали «ужасным» Самарянам Нового Завета поступать, быть лучше иудеев. Так в притче Иисуса лишь самарянин, будучи милосердным, смог исполнить заповедь любви. Из десяти прокаженных, исцеленных Христом, лишь «Один же из них, видя, что исцелен, возвратился, громким голосом прославляя Бога, и пал ниц к ногам Его, благодаря Его; и это был Самарянин»… [iii]
Словом, стих четвертый указывает на то, что прежде чем вернуться на Свою Родину — к Богу-Отцу, надлежало Христу возвестить Его новое животворящее Слово всем достойным и способным вместить Его. Достойным не по факту рождения, признаку крови, как это принято считать в еврейской среде, но по признаку духа: абсолютно всем людям, независимо от их национальности, происхождения. Не тем, кто чванится своими предками и знанием всех тонкостей Закона, но сознательно лукаво нарушает его, но тем, кто, даже не ведая Закона, по велению голоса сердца и совести изо всех сил противиться злу, лжи и греху и способен слышать и принимать Новое Откровение о Боге. То Слово, которое отражало Его суть полнее, а потому ближе к Истине, нежели это было в веропонимании еврейских патриархов, открывало Бога с иной стороны — не немилосердного ревнивого учителя Ветхого Завета, жестко карающего за любое прегрешение, но любящего, прощающего Отца.
Выполнение этой миссии естественно было начать с Самарян. Будучи, фактически, братьями иудеев по вере, потомками одного отца по духу (и во многом — по плоти), они в то же время были отгорожены от них непроницаемой стеной религиозной ревности, взаимных упреков, неприятия и неприязни, что роднило самарян, со всеми теми, кого иудеи называют гоями. То есть со всем человечеством. И при этом Самаряне сохранили чистоту заповеданного им Моисеем учения, духовно застыв, однако на его временах, то есть на ранних этапах богопознания. Между тем согласно Промыслу Божию пришла пора пробуждать всех настоящих верующих, искренне жаждущих богопознания и стремящихся жить праведно, из вековой спячки, летаргического духовного сна. От поклонения «ветхой букве», которое ставит во главу угла внешний ритуал и вопреки запрету по коварному внушению сил Зла, из-за собственного невежества, по заблуждению или политическим мотивам творит себе идола даже из физического места, где, как понимают люди, нужно поклоняться Богу: «на горе, или в Иерусалиме». Богу, сотворившему «мир и все, что в нем». Богу, Который «будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем‑либо нужду»[iv].
Приход Мессии знаменовал наступление новой эпохи. В которой Богу уже невозможно угодить верой показной, фальшивой или «жидкой», легко вмещающей в себя поклонение Мамоне, дружбу с миром, находящимся под властью «князя мира сего», пристрастие и привычку к греху и злу. Богу любы только те, чья вера истинная, внутренняя, от сердца идущая, для которой весь внешний, материальный мир, включая и такую его составляющую, как «родная» церковная организация, — фактор вторичный, подчинённый, гораздо менее значимый. Вера, которая жаром любви к ближнему своему — сотворённому Богом по образу и подобию Своему — не сооружает, но могуществена разрушать все созданные между праведными людьми стены взаимных отчуждения и неприятия, доходящих до ненависти. Вера, которая благовестием Христовым — силой Божией «ко спасению всякому верующему, во-первых Иудею, потом и Еллину» — призвана объединить и братски сплотить всё светлое человечество в единую дружную семью, дабы настало «время собирать камни»[v].
С этой целью Иисус вступил в не ритуальное, но духовное «Святое Святых» Самарянской веры, наиболее близкой к «чисто иудейской» — к «колодезю Иаковлеву» (ст. 6): источнику духовного знания, доктринального понимания основ вероисповедания. Здесь Христу, как и ранее, в Иудее, пришлось вступить в богословский спор с «плотской», материальной составляющей этой религии — с первосвященником Самарянской церковной организации (образно изображенным в виде пришедшей к колодцу женщины[5]), зашедшим, как это и положено, раз в году в Святое Святых, дабы почерпнуть «живой воды» (ст. 7-14).
Несмотря на близкородственную как кровную, так и духовную общность «распростёртые объятия» Христа не встретили и в Самарии —[6]. Как и много ранее Аврам («Неужели ты пришел с истиной, или ты из числа забавляющихся?»), Христос услышал традиционный довод всех непробудно спящих догматических сторонников любого религиозного учения, поклоняющихся не его духу, но строго ограниченному набору «ветхих букв», заменяющих для таких верующих Сам объект религиозного поклонения: «Неужели ты больше отца нашего имярек, который дал нам эту кладезь всеобъемлющих и незыблемых на веки вечные истин?»
Однако «Свет истинный, Который просвещает всякого»[vi], искренне желающего этого, разгоняет тьму. Вот и в данном случае главный попечитель и хранитель отеческой веры, её чистоты и незыблемости лишь поначалу высокомерно встретил какого-то поучающего его пришельца-незнакомца. В этом он был во многом схож со своими иудейскими коллегами — непомерно высокомерными, упивающимися прошлым избранничеством народа и самонадеянно убежденными по этой причине в собственном «вечном» духовном «превосходстве» и религиозной «непогрешимости»[7]. Но в отличие от них Самарянский Первосвященник вовсе не стоял фанатично «горой» за древнее, почти уже «исконное» духовное кредо и традиционный образ поклонения. Не был столь жестоковыйным в приверженности принятому самарянами религиозному канону со всеми накопленными со временем человеческими и сатанинскими искажениями и извращениями, но выразил способность выслушать и принять новое откровение, даруемое свыше.
После начального презрительно-чванливого отношения к «дерзкому пришельцу», Самарянский первосвященник вскоре произносит с интонацией неуверенности в правильности соделываемого: «Отцы наши поклонялись на этой горе; а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме» (ст. 20). Эти слова свидетельствуют, что кризис традиционного для Самарян вероисповедания давно уже возник, созрел и требовал разрешения. Подсознательно многие верующие чувствовали, что прежнего традиционного поклонения Единому Богу на основе только Торы, взращённого в языческой среде и безмерно насыщенного суевериями, ритуалами и религиозной практикой окружающих народов, явно недостаточно. Что-то было им не открыто и они делают не так, чем-то они фатально обделены, чего-то им катастрофически не хватает… А потому нечто в их религиозной практике необходимо кардинально и безотлагательно менять. Отголосок этого внутреннего чувства духовной неудовлетворённости слышен в более раннем признании Первосвященника Христу: «Господин! вижу, что ты пророк». После чего, надеясь услышать откровения, которые разрешили бы все назревшие духовные проблемы, и, чувствуя в словах Незнакомца желанную могучую Силу Божию «ко спасению всякому верующему», Первосвященника попросил не обделить Ею и его: «дай мне этой воды, чтобы не иметь жажды и не приходить сюда [к «колодцу Иаковлеву»] черпать» (ст. 19, 15).
В этих словах уже отчетливо слышно не только сомнение в истинности прежнего вероисповедания. Не только полностью сформировавшаяся готовность услышать новое Божественное откровение. В них слышна тоска и страстное желание принять его!
И Христос провозглашает его: «Настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в ДУХЕ И ИСТИНЕ, ибо таких поклонников Отец ищет себе»[8].
Самаряне — полуязычники[9] и полуиудеи по плоти и, согласно этническим представлениям и религиозному канону иудеев иерусалимских, «недо»иудеи отверженные, «неприкасаемые», – не были столь непомерно заносчивыми и фанатично уверенными в своей «исконной непогрешимости», в собственной «вечной» религиозной правоте, как «чистые» «правоверные» иудеи, засевшие «на Моисеевом седалище»[vii] и от заносчивости своей грешные более чем кто-либо[10]. Не в пример им самаряне с полной готовностью и долгожданной радостью приняли благовестие Христово. «Они вышли из города» (огражденного стеной догм места жительства их духа и душ — их прежнего вероисповедания) «и пошли к Нему... просили Его побыть у них... И еще большее число уверовали по Его слову... ибо сами слышали и узнали, что Он истинно Спаситель мира, Христос» (ст. 25, 26, 28-30, 39-42).
То, что жители самарянского «города» так легко и быстро уверовали во Христа «по слову женщины» (ст. 39), лишний раз ясно показывает то, что это было за «женщина», имевшая пять «мужей», и что представляли собой эти «мужья». Впрочем, столь быстрая и легкая религиозная трансформация имеет под собою гораздо более глубокую духовную причину. Как известно, недостатки — это продолжение наших достоинств и наоборот. Недостатком вероисповедания Самарян являлась некая духовная отсталость, «зацикленность» только на Торе и неприятие, во многом по политическим причинам, многих позднейших Боговдохновенных прозрений, по праву образующих Священное Писание. В первую очередь это относится к наследию т.н. великих пророков: Исаии, Иеремии, Иезекииля, Даниила.
Однако данный недостаток обернулся и достоинством. Вера Самарян сумела избежать проникших в иудаизм, где тихой сапой, а где и нахрапом, бесчисленных человеческих наслоений, письменных и устных комментариев, если и не поставленных прямо выше Закона, то фактически Его подменивших или затмивших[11], в результате чего законники, взяв «ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали»[viii].
Вера же Самарян была, как и положено «младенческой», как более наивной, так и более невинной, чистой. Если и не менее засоренной человеческим «мусором», то в большей мере от неведения и человеческой слабости, а не от сознательного паразитирования, корыстного извлечения для себя «максимальных процентов» от данных праведным предкам откровений свыше. Верой, сознающей свое несовершенство, и широко распахнутой открытой миру: ждущей и восприимчивой. А потому столь необходимому для спасения преобразовании по истинному Слову Божиему подалась несравненно легче. В том числе, и в сознании и в официальном «протокольном» принятии его церковными иерархами, от внешней, земной (административно-управленческой) деятельности которых зависит столь много[ix].
В итоге, в очередной и далеко не последний раз в истории, стали «первые последними, и последние первыми»…
«Страшные» самаряне в данной главе, да и в целом в Новом завете символизируют всё неиудейское человечество, все сознающие свое несовершенство и недостаток ведения народы Земли самого разного этнического и духовного «происхождения», принявшие со временем христианство. А потому, именно они стали первыми. Закономерно и то, отчего иудеи, воссевшие «на Моисеевом седалище», в итоге оказались позади всех. Быть первыми среди людей — ноша тяжкая, духовный крест неподъёмный, для тех, кто до последнего грана своей души не живёт «в духе и истине», кто не «потерял душу свою, дабы сберечь её». Ибо сказано, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши», нежели вознесённому над людьми, но полностью не отрекшемуся от своего «Эго», «войти в Царствие Божие»[x].
На этом собственно, и кончается описание в четвертой главе Евангелия от Иоанна обращения Христом в истинную веру иудеев «второго сорта», гонимых и презираемых.
И начинается пророческое повествование о спасении остатка среди еврейского народа, выросшего в среде иудаизма «метропольного», Сион «оседлавшего».
Там все обстояло гораздо хуже.
[1] Здесь и далее ссылки на стихи без указания книги и главы указывают на рассматриваемую главу 4 Евангелия от Иоанна.
[2] В данном случае это слово относится не к объекту, но к субъектам веры.
[3] «Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода» (Мат. 2,1) .
[4] Ссылки на стихи без указания книги и главы указывают на рассматриваемую главу.
[5] Никого не должно смущать, что первосвященника символизирует женщина. Церковь Христова, как известно, часто представляется в виде невесты Господа. См. например, От.21:2.
[6] Как ныне относятся (и относились ранее) друг к другу многие «родственники» во Христе мы знаем прекрасно – Г.Б.
[7] Подобно тому, как некие президенты некой задолжавшей страны претендует на единоличное право этой страны быть во всех делах всей планеты «истиной в последней инстанции».
[8] Ст. 23.
[9] Не потому, что их вера отличалась от иудейской, а оттого что Моисей выполнял свою миссию в духовной среде с сильнейшим языческим влиянием, которое явственно сохранилось и в его Законе (по крайней мере, если говорить о таком его виде, в котором он дошел до нас).
[10] «Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас» (Иоан. 9:41).
[11] В нашу эру главным доктринальным документом ортодоксального иудаизма фактически является не близкий Ветхому Завету христиан Танах, но многократно превышающий его по объему Талмуд. Такое положение покоится на вере в то, что на горе Синай помимо Письменной Торы (Пятикнижия — первых пяти книг Ветхого Завета) Моисеем была также получена т.н. Устная Тора, содержание которой веками передавалось от поколения к поколению устно. На рубеже II и III веков от Р.Х. на этой основе по большей части на различных диалектах арамейского языка был записан свод законов, их толкований и комментариев. Так появилась первая часть Талмуда — Мишна. Затем она обильно дополнялась, в основном комментариями и толкованиями к себе — возникла Галаха. Помимо этого Талмуд включает в себя Аггаду («повествование» — арамейский яз.) — разношерстный сборник афоризмов и притчей религиозно-этического характера, исторических преданий и легенд для облегчения применения Галахи (по сути, её разжевывание для слабых духом и разумением). В настоящее время Талмуд — это многотомный свод [в 1489-1492 первое издание Талмуда заняло 380 листов in folio (размера 420,5 х 594 см, т.е. в четыре раза больше формата А4)] строгих правовых и религиозно-этических положений, основанных на вере в избранность израильского народа, полных ненависти к христианству горечи за разрушение Храма рассеивание еврейского народа и содержащих шокирующие элементы шовинизма и человеконенавистничества по отношению ко всем иным народам Земли.
[i] Мат. гл.23.
[ii] Мат.20:25-27.
[iii] Лк.10:30-35,Лев 19:18, Лк.17:15,16.
[iv] Деян.17:24,25.
[v] Ин.12:31,14:30,16:11;Рим. 1:16; Ек. 3:5.
[vi] Иоан.1:9.
[vii] Мат.23:2.
[viii] Лк. 11:52.
[ix] Мф. 27:20.
[x] Мат. 19:30; Лк. 9:24, Мк. 10:27.
© 2017, Геннадий Благодарный. Все права защищены. Использование в СМИ разрешается только с согласия автора.