Пять мужей (гл.1 и 2)
Рейтинг: 5 / 5
- Информация о материале
- Просмотров: 1302
1. Введение во храм
Не секрет, что отношение к Ветхому и Новому Заветам, составляющим Священное Писание христиан, далеко не равнозначное. Ветхий Завет — книга очень непростая для понимания и оставляющая открытыми много жгучих вопросов, требующих ответа даже для глубоко верующих. Что уже говорить об еще не уверовавших! Для многих из них Ветхий Завет в значительной своей части вовсе закрыт для постижения, а отдельные описываемые события вызывает прямо таки искренне возмущение «моральной нечистоплотностью и жестокостью патриархов» и «кровожадностью их Бога». И это не только проблема неверующих. Нечто сходное с инстинктивным, непроизвольным отторжением, внутренним неприятием зачастую вызывают определенные части Ветхого Завета и у истинно верующих. Их они предпочитают молчаливо обходить, закрывать на них глаза, то есть, фактически игнорировать.
Отчасти подобная «недобрая слава» Ветхого Завета объясняется тем, что сия древнейшая часть Священного Писания глубоко символична, пророческая. В иных местах она обильно пропитана прообразами, и помимо смысла внешнего, очевидного всем, умеющим читать написанное явно, обладает еще многими потаенными глубинными пластами, постичь которые можно лишь открытыми духовными очами.
Иное дело — Новый Завет. Он избежал недоброй славы книги «тяжелой, кровавой и непонятной» и читается и постигается намного легче. Во многом оттого, что в отличие от Ветхого Новый Завет чисто внешне не столь насыщен прообразами и, как то представляется поверхностному взгляду, состоит лишь из повествовательного описания земной жизни Иисуса Христа и Его Апостолов, а также из Его и их заповедей, повелений и разъяснений учения Христа.[1]
Однако Новый Завет не был бы боговдохновенным творением, если бы вся его мудрость умещалось в прокрустово ложе поверхностного смысла, постичь который по силам разумению плотскому. Ибо сказано: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому, что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому, что о сём надобно судить духовно» (1 Кор. 2:14).
Небольшое отступление.
Остались в прошлом те времена, когда в нашей стране образованным мог без тени смущения считаться и тот, кто даже не брал в руки Библию. Сейчас она доступна всем. Но, к сожалению, большинство тех, кто бегло ознакомился со Священным Писанием, почерпнули из него гораздо меньше и того, что Оно готово дать, и того, что они способны вместить. Во многом причина трагедии непонимания и, как следствие, неприятия Библии — предубеждение, изначальное скептическое недоверие. В наши дни многие читатели Библии подобны капризному ребенку, который своим еще неразвитым детским умом искренне считает себя «пупом земли» и непоколебимо уверен в том, что долг и единственное предназначение родителей, дедушек и бабушек, и всех окружающих его дядь и теть — непрестанно хлопотать вокруг него, исполнять все его требования и желания, всячески ублажать. Рядовой современный читатель, своим изначальным и капризным неверием по сути чем-то сходен такому дитяти. Он также наивно не только полагает, но уверен, что трудиться, работать над ним «должна» Библия. Что её «обязанностью» является переубедить читателя, заставить его поверить в то, что написано на её страницах «черным по белому»: обыкновенным, всем понятным типографским шрифтом. И вовсе не думает, что это его и только его задача приложить все свое тщание, все свои способности к вмещению и пониманию Библии, дабы постичь написанное не только в строках, но и между и, главное, за ними, в их глубине.
Подобная жесткая установка внутреннего изначального и «капризного» недоверия ставит высокий и, как правило, непреодолимый барьер для проникновения в духовную глубь Библии, понимания ее сокровенного смысла. Ибо можно ли наслаждаться музыкой, затыкая, что есть силы уши, живописью — зажмуривая глаза, благовонием — зажимая нос?
Впрочем, есть и такие еще не уверовавшие, кто искренне стремится к этому. Или, по крайней мере, жаждет не только хорошо знать Библию внешне, но постигнуть её изнутри. Для них (да и не только) можно указать верный признак, позволяющий отличать высшую мудрость от мудрости человеческой. Последняя любит разглагольствовать размашисто (очень многословно), цветисто и внешне мудрено, но, как весьма часто оказывается, в итоге — неглубоко и о малом.[2] То есть мудрость человеческая подобна маленькой и, не редко, не столь уж вкусной конфетке, вся «соль» которой — во множестве блестящих броских оберток.
Истинная же мудрость наоборот, речет предельно скупо и, зачастую, внешне очень просто, но емко. И в итоге — о многом, и так глубоко, что замирает сердце и восторженно кружится голова, когда удается прозревать Ее слои, уходящие в бесконечную глубину. Словом, для людей мудрость Божия подобна неогранённому алмазу. Как известно, притягательно-загадочный и неуловимый блеск, способность чудесного изменчивого перелива цвета присущи алмазу от рождения. Однако надо обладать высоким мастерством и приложить немало кропотливого труда, дабы, суметь огранить попавший в руки драгоценный камень и сделать из него восхитительный и восхищающий бриллиант. Причем сколько граней способен человек нанести на алмаз — столькими изготовленный бриллиант, а значит, и его хозяин и будут обладать.
Однако вернемся к Новому Завету и с помощью свыше попытаемся «огранить» Его так, чтобы он засверкал для нас хотя бы одной неведомой дотоле гранью. И обратимся не к знаменитому, полному скрытому смысла и охотно толкуемому Апокалипсису Иоанна Богослова или к ярчайшей 1-й главе его Евангелия[3]. Рассмотрим в нём обделенную вниманием читателей «скромную», неприметную 4-ю главу.
2. Знаки
Неверующие, но любопытствующие могли уже чисто по-житейски выделить её для себя особо. Ибо в ней рассказывается о женщине, имевшей пять мужей. Для глубоко верующих же она прекрасно известна благодаря многообещающим словам Христа об источнике «воды, текущей в жизнь вечную (ст. 14)[4], а также наиглавнейшему, воистину программному заявлению Его об истинно христианском поклонении Богу: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (ст. 24).
Но только этим заявлением величайшее значение главы, конечно же, не исчерпывается. Евангелие буквально пропитано духовным смыслом, который сквозит и прозревается повсюду, в самых неожиданных, казалось бы, местах, и не только очевидные, сразу же бросающиеся в глаза глубочайшие откровения, но и любая мельчайшая с виду деталь может нести смысловую нагрузку. Поэтому для постижения духовными очами сокровенного смысла необходимо узревать расставленные повсюду знаки-ключ. Обращать внимание не только на суть отобранных для записи эпизодов — «многое и другое сотворил Иисус, но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг»[i], — способ описания их, но и на выбор отдельных фраз и слов и даже взаимное расположение их. Всё это о чём-то говорит, что-то скрывает и подразумевает. В рассматриваемой главе есть такие фразы, которые кажутся непонятными, не столь важными и даже едва ли не «лишними». Однако именно они являются ключевыми, своего рода тайными дверями в сокровищницы сокровенного, глубоко упрятанного в ткань внешнего бытописания общего смысла — единого и законченного для всей главы.
Какие же это слова и целые предложения?[5]
В первом стихе говорится «о дошедшем до фарисеев слухе, что Он [Христос] более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн» [Креститель]. После этого по непонятной причине Иисус «оставил Иудею и пошел опять в Галилею» (ст. 3).
В шестом стихе подчеркивается, что колодезь, у которого присел истомившийся в пути Иисус, был Иаковлев. Но так ли важно путнику, страдающему от жажды, кто и когда выкопал колодезь, которого он достиг по жаре? (Какова она бывает в Палестине вовсе не трудно себе представить даже тем, кто никогда там не побывал.)
Не очень понятно также, зачем в немногословном, крайне лаконичном Благовестии нужно упоминание того, что «было около шестого часа». Какая разница, какой тогда был час? Что это меняло? В городах наблюдали часы, ибо по ним сменялась стража (и текущее время суток так и называлась: «первая стража, вторая стража и т. д.), открывались и закрывались городские ворота. А у пустынного колодца так ли важно, какой был час, чтобы упоминать об этом особо? Тем более что в иных местах указания о времени, в которое происходило то или иное событие, за редчайшим случаем, отсутствуют. А в данном случае и учеников Христа, то есть будущих евангелистов, которые могли бы отметить и запомнить время произошедшего, вовсе не было: «ибо ученики Его отлучились в город купить пищи» (ст. 8).
Согласно некоторым экзегетам указание о часе подчеркивает, что дело было в полдень, то есть в самую жару (дневное время во всей Римской империи отсчитывались от рассвета). Но, как известно, в самое, что ни на есть пекло по воду (см. дальше) и тем более, за покупками (ученики) на Юге не ходят — сиеста.
Другие толкователи Библии уверяют, что только в такое самое неблагоприятное время дня могла безопасно, не опасаясь подвергнуться брезгливому отношению и поношению, приходить к колодцу «блудливая женщина», в прошлом имевшая множество мужей, а в настоящем «незаконно сожительствующая» с очередным мужчиной. Однако в Торе — критерии праведности для всех израильтян тогдашнего и нынешнего времени — Вы не найдете понятия «незаконное сожительство». Если мужчина постоянно живет с разведенной женщиной израильского же вероисповедания и этого факта ни от кого не скрывает, то согласно и тогдашним, и теперешним представлениям иудаизма такое «сожительство» называется браком. В иудаизме не требуется ни венчания в синагоге, ни расписки в ЗАГСе — для заключения брака достаточно публично надеть женщине кольцо, удалиться с ней вместе в уединенное помещение и т.д. Да и как можно представить себе «незаконное сожительство» в маленьком городке, где всё у всех на виду, в условиях патриархального восточного общества со строжайшими (отчасти сохранившимися и по сей день) нравами? Очевидно, что все окружение этой женщины считало ее состоящей в обычном (правда, далеко не первом по счету) браке и ничего особенного в ее жизни не видело.
В 9-11-ом стихах «женщина Самарянская», фактически, отвергает предложение Иисуса дать ей воды, причем, «живой», видя, что Ему «и почерпнуть нечем, а колодезь глубок». И тут же, в следующем, 12-ом стихе объясняюще вопрошает: «Неужели ты больше отца нашего Иакова; который дал нам этот колодезь, и сам из него пил, и дети его, и скот его?»
Так неужели «отец их Иаков» был не только умелым колодце-копателем, но и длинноруким великаном, который мог доставать воду из колодца, не прибегая, как это делают обычные люди, к помощи привязанного к длинной верви меха, амфоры или другого сосуда? Зачем тут вообще упоминание об «отце их Иакове», об его «колодце» и, в особенности, сравнение с Иаковом?
Каким образом сама женщина, придя, как то, несомненно, делала каждый день к колодцу, собиралась набрать воды? Разве она не знала, что там «и почерпнуть нечем, а колодезь глубок»?
Отчего, когда женщина поверила словам Иисуса о том, что «кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в вечность» и попросила «этой воды, чтобы... не иметь жажды и не приходить сюда черпать», Иисус не дал жаждущей женщине воды, но велел позвать ей вначале своего мужа? (Ст. 14-16)
Почему женщина сразу же отреклась (ст. 17) от мужчины, с которым она жила и который, согласно правилам того общества, никак не мог быть ей не мужем?
И, наконец, самое главное. Чем вызваны такие резкие, совершенно необъяснимые с виду смысловые повороты в их беседе и в повествовании в целом? К чему включение в него самого разнородного смыслового материала? А именно.
Слух, дошедший до фарисеев о крещении учеников — религиозная жизнь.
Оставление Иисусом Иудеи, проход через Самарию — физические пространственные перемещения Иисуса.
Остановка на участке «земли, данной Иаковом сыну своему Иосифу» (ст. 5) — историческая ссылка.
Упоминание о шестом часе — временной фактор.
И после этого — первый кардинальный поворот в сюжетной линии: иносказательное и высокодуховное повествование о «воде, текущей в вечность». Которое… внезапно «опускается» до вроде как чисто бытовой тематики, прямо-таки судаченья о не удачливой судьбе женщины, никак не могущей устроить свою личною жизнь:
«Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа; Ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе». На что, женщина отвечает Ему:[6] «Господи! вижу, что Ты пророк; ОТЦЫ наши ПОКЛОНЯЛИСЬ на ЭТОЙ ГОРЕ, а вы говорите, что МЕСТО, где должно ПОКЛОНЯТЬСЯ, находится в ИЕРУСАЛИМЕ».
Какая может быть связь между пятью прежними мужьями одной и той же женщины, очередным её мужчиной, который, несмотря на то, что постоянно живёт с ней, почему-то и не муж ей; пророком[7]; и поклонениями на горе или в Иерусалиме?! Что здесь общего?
Однако Иисус подхватывает религиозный тон, внезапно заданный «простой женщиной, знаменитой лишь тем, что она познала многих мужей», усиливает его, насыщает высочайшей духовностью и делает Свое знаменитое программное заявление: «...наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу... настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в Духе и Истине, ибо таких поклонников Отец ИЩЕТ себе: БОГ есть ДУХ, и поклоняющиеся ЕМУ должны поклоняться в ДУХЕ и ИСТИНЕ».
И совершенно забыв о своих мужьях и о почему-то «не муже», «женщина говорит Ему: знаю, что придет Мессия, то есть ХРИСТОС; когда ОН придет, то возвестит нам все». И «Иисус говорит ей: это Я, Который говорю с тобою» (ст. 21, 22, 24 — 26).
И тут, сразу после высказывания веры в Мессию и совершенно нехарактерного для Иисуса признания, что Он — Мессия (Христос, как известно, наоборот, всегда наказывал исцелённым и ученикам не говорить, кто Он), появляются ученики. Они словно окатывают холодным душем разгоревшийся жар высокодуховного общения, удивляясь, «что Он разговаривал с женщиной» (ст. 27); и на том беседа Иисуса с ней заканчивается. Беседа — при плотском прочтении странная (как и вся глава в целом), — оставляющая впечатление какой-то рванности, грубой сотканности из разнородных, несовместимых материалов, отсутствия внутренней логической связи и больше напоминающая, как говорят в миру, «разговор глухих».
[1] Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис) - эсхатологическое (повествующее о конце мира сего) пророчество любимого ученика Христа - лишь исключение из правил и явно выделяется из общей ткани Нового Завета.
[2] Разумеется, подобное замечание следует отнести и к данной работе.
[3] Евангелие в переводе с греческого означает Благая весть (Благовестие).
[4] Ссылки на стихи без указания книги и главы указывают на рассматриваемую главу.
[5] Будем поначалу читать плотскими очами.
[6] Здесь и далее все выделения автора – Г.Б.
[7] Некоторые толкователи полагают, что женщина не могла сразу признать Иисуса Христа за пророка (и сразу же переменить свои убеждения! – Г.Б.) оттого, что он «сообщил ей нечто, о чем и без того знает весь город». Однако Сын Божий был чужаком и, по идее, не мог знать, кто эта женщина и что она собой представляет.
[i] Иоан. 21:25
© 2017, Геннадий Благодарный. Все права защищены. Использование в СМИ разрешается только с согласия автора.