Геннадий Благодарный: аналитика (политика, общество), духовный мир

Азарт охоты

Рейтинг: 5 / 5

Информация о материале

Просмотров: 1618

Пролог

Всё сознательное детство моё прошло в Крыму, в основном, в Феодосии, и море – не просто светлое и неотъемлемое воспоминание о счастливой поре зари пробуждения сознания, волнующего открытия для себя огромного, распахивающегося мира. Оно воистину друг детства: необъятный, могущественный, полный тайн, загадочно и маняще уходящий за далёкий горизонт, в котором тонут корабли и суда. Друг всегда привлекательный. Ласково блестящий под жгучим солнцем, кристально чистый и тёплый жарким летом. Грозно, торжественно показывающий свою неукротимость, внушающую уважение мощь и неистовость зимними штормами. Необоримо влекущий в своё прозрачное лоно, но моментально обжигающий ранней весною – когда солнце, после короткой зимней спячки уже палит вовсю, но вода – ещё ледяная...

Когда я научился плавать, не помню – как-то не отложилось в памяти. Очень нравилось и нырять: видно перешло от отца. Он в этом деле был мастак – чем и любил бравировать перед приезжими дамочками. Делал это так. Находясь на мелководье метрах в 15, просил незнакомую ещё с его фокусами привлекательную курортницу не двигаться с места, обещая доплыть к ней под водой. Нырял, тут же брал в сторону, пользуясь обилием ног купающихся и чётко рассчитывая траекторию, незаметно оплывал, поворачивал в противоположную сторону и неслышно и незаметно – показываясь над водою одною головою – выныривал строго за спиной незнакомки. А затем, посмеиваясь, спокойно наблюдал, как очередная жертва розыгрыша терпеливо, но с всё нарастающим беспокойством ждёт: «Когда же этот загорелый симпатичный, весёлый и общительный мужчина вынырнет, наконец, у моих ног?.. Куда же он запропастился?.. О, боже, неужели утонул?!»

Очень скоро, возможно лет ещё в 12 – 13 я нырял и дальше отца (презрительно игнорируя, разумеется, бледнокожих и беспомощных, но капризных дамочек) и глубже – метров до 7 –10: за крабами, рапанами, просто так – по непреодолимому зову загадочной, сулящей столько открытий синевы голубой бездны. А, будучи фактически аборигеном, и нырял, как истый туземец: без маски, трубки, ласт, и покуда боль в ушах становилась уже совсем невыносимой...

Затем мы с закадычным другом, умеющим нырять не хуже меня, стали охотиться, точнее, активно добывать рыбопродукты. Поначалу – без всякого ружья, что позволяла облюбованная нами сравнительно отдалённая, но зато уютная, глубокая, дикая (лишенная каких-либо следов хозяйственной деятельности) и безлюдная в те далёкие времена (рубеж 60-х, 70-х годов) бухточка бухта у мыса Ильи – крайней восточной оконечности Крымских гор. Здесь совсем рядом от берега находился характерный для Чёрного моря стационарный рыбацкий объект – ставник: различного размера очка двойные сети по периметру и со стороны дна, укреплённые на столбах, квадратом вбитых в дно, и образующие конусообразный вход, призванный завлекать рыбу, а также  коса – тянущаяся к берегу вертикально натянутая одинарная сеть.

Не ограничиваясь сбором прибрежных крабов и водящихся в изобилии мидий, мы, проверяя свежий улов, практически ежедневно заплывали – уже с маской и ластами – в «наш» ставник, ныряли и выдёргивали застрявшую рыбу. Из песни слова не выкинешь – каюсь, было такое прегрешение в моей биографии. В оправдании скажу лишь, что, сами того не зная, действовали мы, как сказано в Библии: «Если зайдешь в виноградник, ешь, сколько просит душа, но в сумку не клади». Так и мы, всё, что добывали, съедали тут же на берегу, приготавливая в нашем «пиратском гнезде» – на сооруженном среди валунов очаге, дно которого нашими усилиями быстро покрылось толстым слоем рыбьих скелетов, пустых створок от мидий, крабовых панцирей.

Чаще всего попадалась ставрида, барабулька или султанка (прозванная так, по причине того, что из-за своих вкусовых качеств ловить её некогда дозволя­лось только для стола султана), пикша, ерши (на косе, поближе к берегу, камням). Отдельным, ярчайшим и напрочь врезавшимся в память эпизодом запомнился долгий поход под палящим солнцем по прибрежным камням и скалам в запретной тогда пограничной зоне, начинавшейся сразу за «нашим» мысом. Лишь немного мы не дошли до живописного и таинственного мыса Киик-Атлама (по слухам, там внутри горы находился завод по ремонту подводных лодок, заходивших в него и выходивших прямо из подводного положения). «Ревизия» же тамошних незнакомых ставников принесла нам добычу редкостную: неимоверно, невиданно толстых сарганов (довольно часто попадавшиеся на глаза в «нашем» ставнике нормальные сарганы спокойно проплывали сквозь любое очко сети) и даже одного метрового осетра!..

Разумеется, такой метод добычи рыбы был сопряжен с опасностью: зацепиться за сеть (а мы, туземцы, ныряли без ножей), или – когда ныряли глубоко, а вода в результате шторма была взбаламучена и мутной – вынырнуть под натянутым дном ставника (тут уж шансы спастись были вовсе невелики). Непосредственную опасность представлял собою и морской ёрш (скорпена) – своими грозными шипами на хребте и жаберных крышках. Перчаток мы не знали, и беспрепятственно впрыснутый яд давал о себе знать резкой болью и утолщал ладонь раза в два (потом, правда, в течение сезона, организм видимо, вырабатывал иммунитет и ладонь, оставаясь анормально распухшей, боли от новой порции яда, практически не ощущала). Но гораздо большую опасность представляла встречавшаяся едва ли не ежедневно другая рыба – маленькая, серенькая, похожая на широко распространенную и совершенно безобидную пёстренькую «собачку», но несравненно более опасная, чем водящиеся здесь метровые акулы катраны[1] или столь импозантные и грозные на вид скаты. Эта неприметная рябенькая рыбка носит вполне заслуживающее её имя «дра­кончик» (официально, непонятно почему – «большой дракончик») и является самой ядовитой рыбой не только Чёрного моря, но всех внутренних вод и прибрежных морей Европы. Как нас предупредили старшие товарищи, её лишь чуть заметные маленькие шипы – пристанище сильнейшего яда, действие которого вызывает в лучшем случае сильнейший жар и серьёзное заболевание на протяжении нескольких месяцев, а в худшем – летальный исход или, говоря по простому – смерть. И хотя мы оставались ещё детьми, но проверять на себе достоверность этой отнюдь не воодушевляющей информации взрослых желания у нас никогда не возникало, и мы очень внимательно смотрели, чтобы ненароком не схватить коварную рыбку. (Много позже довелось услышать, что яд дракончика находится почти исключительно на спинных и жаберных колючках (хвостовые почти не ядовиты) и достаточно эффективный оперативный метод обеззараживания – разрезать дракончика и приложить его мясо к уколотому месту).

Однако была ещё одна опасность, которой мы опасались, не меньше чем дракончика – рыбаки. Нравы этой живущей на окраине города специфической социальной группы, ведущей своё происхождение, должно быть, от пиратов или контрабандистов, нам было прекрасно известны по берегу. И засеки они нас в своём (уже, разумеется, без кавычек) ставнике и поймай, боюсь, что лучшее, на что мы могли надеяться, это, если не инвалидность на всю оставшуюся жизнь, то долгая, до самого конца каникул  отлёжка в больнице (пропуск и начала школьных занятий, был бы согласитесь, уже не так важен). И потому мы до и во время проверки ставника внимательно прислушивались: не доносится ли из-за одного или другого мыса неспешный, размеренный стрекот дизелька рыбацкой фелюги. И уловив его (зачастую это раньше получалось в воде), незамедлительно покидали ставник, становящийся уже не просто, но смертельно опасным.

Но раз у нас случился самый настоящий «прокол». Тогда уже с самого начала было необыкновенно задорно, празднично весело, или как сейчас говорят, «адреналиново»: наверху – шумно, ветрено, качала волна балла в 2-3; внизу встречала другая напасть – мутная вода. По всей своей толще она была полна сорванных прошедшим штормом и мятущихся мелких водорослей, травы, стряхнутой с сетей «пыли» (обильно покрывающей их биомассы). Непосредственно в ставнике и по периметру его видимость воды не превышала 1 – 1,5 метров, а местами составляла и вовсе полметра: пока буквально не ткнешься в сети носом их не увидишь. А потому практически всё наше внимание было сосредоточено на визуальной сфере. Вверху – точно определить и запомнить расположение сетей и своё положение по отношению к ним. Внизу – по памяти позиционировать себя и сети, вовремя заметить их, не поднырнуть туда, куда не следует, да плюс к этому – не схватить ненароком притаившегося дракончика. Поэтому слуховой контроль, и без того ослабленный обилием шумов, оказался в полном забвении, – и это и привело к экстремальной ситуации.

После очередного опасного нырка и благополучного возвращения на бурливую поверхность, что-то заставило меня, полного азарта битвы со стихией, вспомнить о другой опасности, неизменным дамокловым мечом нависающей над нами и глянуть на восток, в сторону столь знакомого профиля мыса.  И – о, боже! Перед ошарашенными глазами предстали не привычно пустынное море и одиноко вдающийся в него мыс, но рыбацкая фелюга, – давно уже, незамеченной появившаяся из-за мыса, успевшая преодолеть полпути от него и полным ходом идущая прямо на нас! «Засекли!!!» – в мозгу ныряльщика в чужие закрома вспыхнула единственно возможная мысль, и я стал крутиться в воде, высматривая за мутными валами воды голову всплывшего товарища, дождался его появления на поверхности, окликнул, молча показал в грозном направлении – и, взбивая ластами пену, мы устремились к берегу!

Волна сильно мешала, ноги быстро устали, почти сразу словно налились свинцом, и я двигал ими из последних сил.  А в этот момент некий участок мозга совершенно хладнокровно констатировал, что мы обречены. «Хорошо, берега мы достигнем, допустим, раньше, – тем более что рыбакам всё равно придётся прыгать в воду: к берегу не пристанешь – камни. Но что дальше? Бросать всё, хватать свои велосипеды – и в гору? Но над нашим «пиратским гнездом» нависал склон метров в сто. Причём такой крутизны, что вниз велосипед безостановочно сползал даже с полностью заблокированным тормозом колесом, а вверх «железного коня», упираясь в руль, приходилось толкать из всех сил – так, что порою и ноги проскальзывали. Поэтому далеко с велосипедом не убежишь – даже если бы ноги не отваливались от усталости, как уже сейчас. (О том, чтобы оставлять свой новый красавец ХВЗ с щегольскими, едва ли не единственными в городе красными шинами мысли и не возникало.) Да и как мы появимся голые (в одних плавках) в городе, дома?»

Такие безрадостные мысли лихорадочно крутились в голове, а ноги продолжали бешено «месить» воду. Наконец, мы почти одновременно достигли прибрежных камней – дальше надо было снимать ласты и начинать тот самый страшный, заранее обречённый на неудачу пеший этап бегства – и, не сговариваясь, глянули назад: где погоня, сидит уже на хвосте? И – о, чудо! – устремлённый на нас пузатый, но хищный нос фелюги не нависал над нашими спинами, не возвышался в каких-нибудь 5-10 метрах сзади. Фелюга находилась уже на траверсе ставника, она, заметно зарываясь носом, шла полным ходом и необычайно близко от берега – левым бортом едва не касалась ставника – но мимо! Однако ни один из рыбаков не просматривался на палубе, никто свирепо  не грозил нам оттуда кулаком или чем-нибудь повесомее. Нет, нас не простили – за волнами нас просто не заметили! Шла же фелюга прямо, как показалась, на нас, только из-за того, что ввиду волнения, рулевой избегал идти мористее и выбрал курс как можно ближе к берегу, под его хоть какое-то прикрытие от гуляющего ветра.

…Где-то в это время мы начали и охотиться. У одного из наших не бедных одноклассников появилось ружье – «резинка» (советская, разумеется) за 11 руб. 80 коп. Как все дилетанты, стреляли мы в то, что буквально кишело под маской: в изобилии водившихся тогда и считавшихся несъедобными зеленух (ныне, ввиду оскудения фауны Чёрного моря, такое снобистское отношение к этой рыбе кое у кого явно пересмотрено), бычков, что покрупнее, тех же ершей и даже морских собачек (считающимся несъедобными и доныне). Из экзотики запомнился загадочный гость глубин – красавец морской петух. Но помимо этого, будучи детьми, дорвавшимися до диковинной игрушки, не задумываясь стреляли во всё, на чём остановится глаз и на суше. И хорошо, если это было нечто мягкое, а не скажем, выброшенное штормом бревно – тогда приходилась изрядно попотеть, чтобы достать прочно застрявший в нём гарпун.

Впрочем, очень скоро наше восторженное поначалу отношение к ружью сменилось на критическое: точность низкая (гарпун гуляет в передней части ствола), убойная сила впечатляет лишь на суше, но не в воде, гарпун предательски ломается в месте зацепа, тяги (которые мы ничуть не прятали от солнца) быстро приобретают многочисленные трещинки и рвутся – хватает их по большому счёту только на один сезон. И, заходя в спортивную секцию магазина, мы, как лиса на виноград, посматривали на столь притягательное, но только дразнящее дорогое пневматическое подводное оружие: за 27 рублей… за 40…

Затем судьба перебросила меня в Молдавию, а потом – в Одессу. Море здесь конечно, совсем другое. Немало посмотрев в своей жизни, наше совсем еще недавно СНГовское Чёрное море я давно уже разделяю на три, как бы отдельные, независимые (но не по политическим мотивам) акватории: «Крымское море»[2], «Кавказское море» и… «Одесская лужа». И пусть не обижаются на меня истинные жители бывшей «Жемчужины у моря»[3]. Одессу  ту, настоящую  прежнюю до«хатынскую» Одессу (произносить обязательно через мягкое «е», а не «роговское» «э»)   –   вплоть до последнего времени   я, конечно,  любил, ибо Одессу было трудно не любить человеку неснобистскому и способному ценить её уникальный пряный южный колорит[4].

Однако  как говорится, «истина дороже». Мелкая, убогая рельефом и частенько мутная здешняя морская акватория на «настоящее» Чёрное море никак не тянет. Впрочем, истина ещё и в том, что именно здесь, в Одессе меня из «тёмного туземца» превратили в настоящего спортсмена-подводника. С немалым удивлением я, выросший на море «настоящем», «самом синем в мире» – «Крымском» – проведал, что существует такой лёгкий и эффективный способ избавления от главного для меня в ту пору ограничения по нырянию в глубину – боли в ушах, – как продувание по методу Вальсальвы. Что длительному нырянию очень способствуют некая дыхательная процедура, именуемая «гипервентиляция лёгких». Что она в тоже время крайне коварна – несёт в себе зародыши зловещего апноэ (непроизвольной остановки дыхательных движений, вследствие   обеднения крови углекислотой – мед. ) и опасного блэкаута. Узнал я и о баротравме лёгких, об «ати» и «ата» (измеряемых в технических атмосферах избыточном и абсолютном давлении, соответственно), парциальном давлении газов, одно и двухступенчатом редуцировании и о многом другом… В общем, прошёл полновесное обучение и получил удостоверение Подводного пловца (а затем и инструктора) ДОСААФ.

И здесь же в институтской секции мой первый учитель и почти земляк (из Судака) Володя Мех пригласил меня приобщиться к, как он выразился, «профессиональной охоте». К этому времени у меня уже было знаменитое, известное теперь лишь охотникам с большим стажем пневморужье РПО-2 – длиннющий, выкрашенный в зелёный цвет дюралевый ствол с зацепом впереди и ручкой, вынесенной ближе к концу. Намучился я с этим характерным продуктом советской экономики, тугоухой к запросам покупателя, конечно же, изрядно. Ввиду полного отсутствия ресивера, усилие заряжание в конце в три раза превышает начальное (в хороших ресиверных оно редко превышает величину 1,1). И в такой же крутой, но обратной пропорции падает давление поршня, оказываемое на спущенный гарпун. В итоге, объективно существующее для всех типов ружей неблагоприятное соотношение «сила боя на суше/в воде»[5] для РПО – просто обескураживающее. Приходилось закачивать так, чтобы только хватало силы зарядить (хорошо, хоть, что гарпун короткий!). Но тогда неимоверно возрастали трудности со спуском. Зачастую он становился вообще невозможным: давление, оказываемое на гарпун с двух сторон – поршнем и шепталом зацепа – немилосердно выгибало его дугой и клинило спусковой механизм. Легко гарпун и ломался в месте зацепа. К тому же трудно – долго и неудобно – перекладывать непомерно длинный ствол по горизонтали, особенно в густых камышах, водорослях. Впрочем, длинный ствол, прямая, лишённая изгибов по вертикали линии прицеливания, и расположение ручки почти сзади давали и положительный эффект – точность стрельбы из РПО-2 (при условии ровного гарпуна, не согнутого давлением в стволе) вполне приличная. Никогда уже, наверное, не забуду одного беднягу пресноводного бычка, подстреленного за неимением бо́льшей рыбы у ближайших от пляжа камышей (охотник я был, напомню, начинающий). И в воде он, будучи, как известно, увеличенным преломлением лучей на границе сред с разной плотностью в 1,3 раза, не выглядел богатырём. На воздухе же вообще производил впечатление прежалкое. Толщина его тела в горизонтальной плоскости (попал я сверху) практически равнялась диаметру гарпуна,  который держался в бычке только за счёт того, что кожа страдальца оттянулась и буквально обвила наконечник.

…Первый опыт «профессиональной» пресноводной охоты в плане добычи ничуть не потряс – блин удался, в общем-то, комом. Больше всего запомнилось упорное и местами отчаянное продирание к театру действия: между камышей, по ерикам, со снаряжением на поднятых вверх руках  и водой, подступающей порою к горлу: ни дать, ни взять, коммандос на спецзадании где-нибудь в джунглях Индокитая. Тем не менее, я впервые увидел знаменитые пневматические ружья (усовершенствованный вариант не то итальянского, не то испанского «Ягуара») Анатолия Хрусталёва – лучшего в ту пору охотника и оружейника Одессы и области [6]; надел на себя пресловутый «Тегур»: очень неудобный – из некроенной по фигуре и тонкой резины – «сухой» костюм. В кавычках потому, что полученный опыт очень скоро заставил прийти к неутешительному выводу, что почти любой сухой костюм (имеется в виду старые советские) является таковым только при его покупке или до входа в воду. По выходу же обнаруживается, что поддеваемая одежда – мокрая: затекло или в манжетах на запястьях, или на лице (особенно у тех, у кого, как у меня, оно – узкое) или на сборке (при небрежном закатывании).

Как бы то не было, но начало нового – зрелого – этапа охоты было положено. И по совету «профессионалов» я усовершенствовал своё РПО: сдвинул ручку, штатно располагавшуюся в задней трети ствола, существенно вперёд, даже за середину (стало заметно легче оперировать ружьём в камышах, но так же заметно ухудшилась и точность); подобрав материал, почти установил ресивер. Однако оставалась проблема переднего зацепа, отсутствия выхода воды, гонимого по стволу к надульнику, что существенно тормозит скорость поршня. И, здраво рассудив и немного разбогатев, я за 50 советских рублей приобрёл у Хрусталёва одно из его ружей (оно верно служило мне десятки лет). Потратив ещё 150 рублей, обжился и мокрым гидрокостюмом – киевской «Чайкой». Эта первая «Чайка» оказалась в итоге и лучшей – она рвалась только тогда, когда не мог не рваться любой костюм: о торчащие, как пики, острия тростника, лезвия створок мидий. Но не расползалась по швам даже от того, что я давно уже вырос из её размера – от чего в итоге, и был вынужден отказаться от её применения. Две последующие же «Чайки» рвались, как туалетная бумага, уже при первом (и очередном) надевании и охоте.

Азарт Охотника

Экипировавшись нешуточным образом, Охотник на летних каникулах отправился на «родину» (появиться на свет Охотнику суждено было, в общем-то, в Будапеште) – в чудесную страну Крым. Заглянул и к своему «гуру» – Меху. Он, ввиду занятости, компанию составить не смог, но зато свёл со своим другом – местным охотником, работающим водолазом на расположившейся за мысом Ал-Чак первой в СССР плантации по искусственному выращиванию мидий. Последний организовал, посредством лодки о двух «Вихрях», заброску на далеко выдающийся в море мыс Меганом – место тогда запретное: пограничная зона. Остановились в бухточке, примыкающей к месту миграции кефали, знаменитой «плите» – крайней подводной оконечности мыса, представляющей собою скалу, небольшим выступом покрытой водой на 1 – 2 м, а затем отвесно обрывающуюся на 35-метровую глубину.

Вечером большого хода кефали не было, но пару рыбин на уху взяли, и, как всем, кроме Охотника казалось, на этом морскую составляющую повестки дня следовало считать исчерпанной, и с чистой совестью можно было переходить к другому, завершающему пункту программы. Однако когда начало темнеть, Охотник стал собираться в воду, чем вызвал всеобщее несказанное удивление, в первую очередь гостей друга учителя – высокопоставленного офицера прославленной дивизии ВДВ, тренера рекордсменов и чемпионов мира по парашютному спорту и его на редкость молодой подруги. Они никак не могли уразуметь, зачем вполне нормальному с виду человеку исключительно по собственной воле лезть ночью в воду – когда и уха почти готова и вино давно уже заждалось… и что там, в темноте вообще можно увидеть? А потому, как могли, уговаривали отказаться от столь безумной, по их мнению, затеи. Но Охотник, с видом корифея умалчивая, что это будет его первый опыт ночной охоты, был твёрд в своём намерении, полностью экипировался и, молча подняв на прощание руку, погрузился в уже чёрную воду.

Источником света Охотнику служил шахтёрский фонарь – т.н. коногон: плоская аккумуляторная батарея из трёх банок (в моём случае для герметизации залитая поверху эпоксидной смолой), укреплённая на поясе и штатным длинным кабелем соединённая с фарой, которую Охотник держал в левой руке (у шахтёров она вставлена в каску). Конструкция архаичная, тем не менее, источник света весьма эффективный: на протяжении 6 часов давала узкий и сильный пучок света (в кристально чистой черноморской воде била до 10-15 м) и имела два положения его фокусировки (ближний и дальний).

Охотник поставил свет на дальний, проплыл каких-то 5 метров по мели (по пояс) прибрежной «лагуны» и на ближайшей, почти достигающей поверхности воды гряде камней, в узком проходе заметил блеснувшее в свете луча длинное белое тело кефали, – которое через мгновение затрепеталось на лине. Рывок (сход сильной скоростной кефали – дело не редкое) – и заветная добыча у Охотника в руках! Не плохое начало для первой в жизни ночной охоты! На то, что это – запрещённый вид ловли, браконьерство Охотник тогда, «закрывал глаза»: охотничий азарт начинающего превалировал над соображениями и законопослушания, и безопасности (что в итоге и привело к случаю, ставшему основой данной статьи.)

Охотник не стал насаживать добычу на кукан (зачем таскать с собою?), вернулся и бросил рыбу на берег – под ноги еще не успокоившейся и не разошедшейся после моих проводов компании. Они были уверены, что у Охотника возникли проблемы, но, увидев так быстро добытую добычу, сразу поменяли своё отношение к ночной охоте, благословив на дальнейшие подвиги: «О, молодец! Давай, продолжай в том же духе!»

Однако на мели кефаль больше не встречалось, и немного погодя Охотник решил поискать её поглубже. Стоит отметить, что дно в этом месте очень живописное: огромные камни или лучше сказать, подводные скалы: глубоко утопленные или доходящие почти до поверхности, и то и дело образующие узкие проходы, гроты, пещеры... Всё это очень красиво и днём. Ночью же в окружающей полной темноте и тишине такой рельеф действовал завораживающе. К тому же вода интенсивно флуоресцировала: проведешь рукою, махнёшь ластой – и потянулся, вихрясь волшебный светящийся шлейф. Под стать было и небо: полная луна молчаливо взирала на всё своим огромным глазом, набросив на гладь воды уходящую в неведомую вдаль серебряную дорожку. А левее её в призрачном оловянном свете тёмным абрисом ясно очерчивался строго отвесный профиль оконечности мыса… В общем, красотища! Но и жутковато: ночь, безмолвие, бесстрастная луна, чернота моря внизу – и одиночество. Один на один с притихшей, затаившейся Природой, живущей своей таинственной ночной жизнью и неизвестно что для тебя припасшей…

И в таком состоянии подвешенности – осознания некой ирреальности происходящего, воздавания должного окружающим красотам, но и опасливой настороженности, ожидании возможного подвоха, – Охотник нырял на глубину 10 – 15 метров, осматривал проходы между скал, заплывал в гроты, проплывал под каменными сводами. Кажется, взял ещё одну (или две) кефали, после чего и было положено начало цепи событий, которые привели к самому памятному нырку в моей жизни.

При очередном погружении, на дне, в узком проходе между скалами луч выхватил из мрака кефаль. Она стояла на месте и не кормилась, по-видимому, дремала. Но инстинктивная, не вытравленная боязнь спугнуть осторожную быструю заставила стрельнуть, почти не сближаясь. И промахнуться. Охотник вынырнул, провентилировался, сделал, как мог привязку к ориентирам на суше, погрузился вновь и где-то во втором-третьем нырке (в темноте при достаточно большой глубине, даже малом течении и, отсутствии каких-либо ориентиров, нырнуть точно на тоже место не так-то просто) опять вышел на свою, надо полагать, «спящую красавицу». И вновь, поспешив с выстрелом, промазал! Что на сей раз раздосадовало весьма – уязвлённая охотничья гордость требовала непременно добыть эту кефаль.

Учитывая направление её возможного, но явно не долговременного движения (во время промаха она чуть махнула хвостом и сдвинулась с места), Охотник совершал один нырок за другим, уже не первый раз, наверное проходил над дном по одним и тем же «ущельям», миновал своды, обследовал гроты... Но Кефали не обнаруживалась. Охотник давно перестал любоваться лунной дорожкой, уже не баловался, как раньше, вздымая ластой искрящийся веер флуоресцирующих микроорганизмов   – напряжённо работал. Выныривал, отдыхал совсем немного, делал гипервентиляцию и, пробыв на поверхности даже менее, чем до того – под водой (в тренированном состоянии и сравнительно недолго организм позволял выдерживать такой цикл), вновь устремлялся вниз, в рассекаемую узким лучом коногона черноту недвижной воды...

Во время очередного нырка Охотник, как и раньше, вертикально погружался до тех пор, пока не высветил верхушки скал, осмотрел их, спустился ниже в проход, достиг покрытого округлыми голышами дна, пошел над проходом. Несколько метров спустя он раздваивался – вправо шло ответвление. Охотнику показалось, что этот проход, – если следовать по нему прямо, –  уже обследованл, и поэтому Охотник свернул вправо. Здесь проход постепенно суживался – но больше сверху, – и вскоре скалы, полностью сомкнувшись, образовали над головой каменный свод: Охотник оказался в гроте. И спустя несколько метров именно здесь луч коногона уткнулся в серебристое тело – Кефаль: «его», Охотника, Кефаль, она самая, родимая, вынудившая так долго искать себя!

Упускать добычу после таких поисков было никак не возможно, и Охотник решил быть на этот раз умнее и действовать наверняка: стрелять, только приблизившись практически вплотную. Так и сделал. Впрочем, гарпуном в рыбу не упёрся, привычный инстинкт оказался сильнее – днём обычная рыба такую «фамильярность» не позволяет! – стрельнул где-то с сантиметров 30. И, – Господи! – вновь промахнулся!!!

Конечно, виноват в этом был, в первую очередь, гарпун-однозубец, твёрдое убеждение всегда использовать который, успешно привили Охотнику одесские мэтры: рыба с такого гарпуна, утверждали они, «практически не сходит». И хотя на самом деле это конечно, не так – очень скоро на личном разочаровывающем опыте пришлось убедиться, что хорошая – крупная сильная рыба – при неудачном или неправильном попадании легко уходит с чего угодно (или немилосердно рвёт самый, казалось бы, прочный линь, не снабженный катушкой) – но резон в предпочтении именно однозубца, конечно же, был. В те времена, в наших краях обильно водились громадные толстолобики и белые амуры, идти против которых с многозубцем означало лишь сознательно уродовать рыбу. Но в данных обстоятельствах, при охоте на море, тройник, а то и «пятерик» были бы очень уместны. Другая причина промаха – не прижатие ресивера к плечу и сильная закачка ружья: для чистой воды, дня, пугливой и быстрой рыбы. Между тем, практически все подводные ружья, принцип действия которых основан только на мышечной силе заряжающего, имеют (хотя и в разной пропорции) весьма неприятное свойство: чем сильнее бой, тем туже спуск. А это заставляет прилагать бо́льшие усилия к курку, что отклоняет ствол от линии прицеливания. К тому же сильная закачка даёт и сильную отдачу, что очень существенно для ружей с не задним расположением ручки, единственно приемлемым для охоты в камышах (универсальных ружей, как известно, нет).

Что-то подобное этим мыслям молнией блеснуло в голове, в то время, как глаза наблюдали оскорбительную, раздражающую картину: блестящая в свете фонаря кефаль чуть вильнула, потревоженная, хвостом, лениво отплыла вправо, по ходу моего движения буквально на полметра и опять замерла на месте...

И тут в Охотнике буквально взыграла злость: на себя, на перекачанное ружьё, на однозубец, на фактически издевающуюся надо ним рыбу! Пусть, не по своей воле, но по его глупости и неловкости – тем не менее! Сколько можно! Опять пилить метров 15 вверх, затем вниз – да ещё не попадешь в нужное место с первого раза: опять будешь бродить по проходам, искать вход в этот даже не грот, а пещеру... А она, эта рыба – вот здесь, рядом, застыла себе в каком-то метре-полутора! И у Охотника моментально созрело необычайное решение: не всплывая, ибо чувствовал он себя прекрасно (никаких позывов к вдоху), тут же на месте перезарядить ружье и, подойдя вплотную и сделав упор ресивером в плечо, подстрелить, наконец, дразнящую его рыбу. Охотник выпустил фонарь, и он упал, видимо, стеклом вниз – опустилась полная темнота. И в этой кромешной тьме на ощупь, но очень споро, ловко, по привычной, хорошо отработанной технологии Охотник подтягивал линь, крестообразно наматывал на выступ спереди и утопающую при выстреле тягу в основании ручке; сделал четыре намотки; нащупал заднюю часть гарпуна, вставил его в ствол; нащупал под правой кистью заряжалку, отвёл ружьё назад, чуть упёр его ручкой в согнутое бедро, вытянул правую руку до отказа вперёд, нащупал заряжалкой наконечник гарпуна, чуть повозившись, вставил его в центральную часть заряжалки, проверил правильность установки пальцем, сделал пробное заряжание (на пару сантиметров хода гарпуна); окончательно убедился, что заряжалка установлена правильно и, напрягшись, загнал гарпун в ствол, пока не послышался характерный щелчок работы шептала зацепа – всё, он готов: ружьё заряжено!

Но где же фонарь? Охотник оглянулся и сзади в небольшом отдалении увидел тонкий ободок света – фонарь светил таки в дно. Круговым движением руки – подобно тому, как аквалангисты ищут шланг выпавшего легочника – охотник нащупал кабель, подтянул его, взял в левую руку фонарь и наконец-то посветил им туда, где остановилась кефаль. Её там не было! «Куда же она, зараза, уплыла? Сомнительно, чтобы мимо него, – видимо, поплыла ещё дальше, вглубь пещеры».

И Охотник двинулся туда же. Светил вперёд, чуть по сторонам – кефаль не обнаруживалась. Пещера всё сужалась, становился ниже, и вскоре необходимость светить по сторонам вовсе отпала. А еще через несколько метров Охотник достиг конца пещеры: она закруглилась, и стены ее и потолок сошлись. Но центр этого закругления чернел даже в мощном свете фонаря – пещера оказалась сквозная. Овальное по форме вертикально ориентированное отверстие было совсем небольшим: сантиметров 40 в высоту и 20-25 в ширину. И именно сюда, скорее всего, ушла «моя» кефаль.

Охотник подплыл к отверстию, просунул в него руку,  посветил вперёд, по сторонам, вверх. Луч терялся во мраке, ни во что не упираясь: ни в кефаль, ни даже в камень. Рыбы не видно, но за отверстием – чистая вода. «Попробовать протиснуться сквозь него?» – мелькнула мысль. Однако размер отверстия и моё мидельное сечение примерно одинаковы – вдруг застряну? И Охотник мгновенно в деталях представил себе картину, как, сжавшись, он пролезет плечами, но застрянет в поясе и не сможет двинуться ни вперёд, ни назад – и так и останется затычкой подводной пещеры на 15-ти метровой глубине. И когда ещё его найдут в этой дыре? Хорошо, если  через месяц: пограничная зона; никто не знает, в какую сторону и как далеко Охотник уплыл от нашей стоянки. Что к этому времени от него останется? Костюм, пояс, комплект № 1, ружье и… обглоданные крабами кости. И как непостижимо глупо будет всё это выглядеть со стороны: вздумал один молодец рискнуть, да застрял затычкой на радость крабов всей округи…Нет, нужно «плевать» на эту кефаль, разворачиваться и плыть обратно.

И только Охотник пришёл к этому выводу, только схлынул с него охотничий азарт, как тут же, моментально, в этот самый миг Охотник остро почувствовал, что ему сильно, — нет, даже не сильно, но страшно! — страшно хочется дышать! Ему давно уже требовалось быть на поверхности, переводить дух, дышать кислородом. Охотнику он остро необходим, нужен здесь, сейчас, немедленно, позарез! (Ведь до этого был и нырок на 15 метров, и проныривание прохода, и заход в пещеру и выстрел; а после этого – перезарядка (и время, и усилие) и обследование пещеры вплоть до спасительного для кефали и искусительного для Охотника выхода...)

Проклиная и рыбу, и свой глупый охотничий азарт, Охотник развернулся и поплыл назад – к противоположному знакомому ему широкому выходу из пещеры.

Нет, Охотник не грёб, что есть мочи – знал, что так только быстрее угробишь себя из-за чрезмерного потребления кислорода (при увеличении скорости сопротивление растёт в квадрате!) – а его Охотнику надо так беречь! Охотник плыл медленно, словно не торопясь, как бы даже лениво. Но чего стоила Охотнику эта неторопливость! Всем своим существом Охотник был там, наверху: выскакивал из воды по пояс, жадно разевал рот, дышал и дышал, всей грудью заглатывал животворный без меры и даром дающийся всем воздух! Но преградой спасительной дороге наверх, безжалостной несокрушимой тюремной стеной была многотонная масса камня, молчаливо и безжалостно нависавшая над головой – его не поднимешь, не разобьёшь, не отбросишь в сторону при всплытии, как тонкий лёд. Его надо пройти до конца. И Охотник плыл дальше и дальше: направлял луч вверх и видел всё тоже – изъязвленный, темный монолит скалы; затем (чтобы не удариться лбом и не разбить маску – этого ещё не хватало!) светил вперёд – и луч терялся во мраке. И вновь, с надеждой, ожиданием свечение вверх. Но там – угрюмый изъязвленный камень. Опускание луча – темнота впереди. Господи, какая длинная пещера, почему Охотник раньше не заметил это?! Луч вверх – камень; вперёд – мрак. И снова тоже самое. И опять луч вверх… Он пропал! Луч света не уткнулся в камень, не расплющился светлым пятном, но вольной птицей улетел, оторвался, растворился в толще воды – путь наверх свободен! И Охотник, светя вверх, оттолкнулся от дна, заработал ластами – но не ударился головой об камень, а луч по-прежнему терялся в неизвестности! Значит, преград на пути к поверхности точно никаких нет! Охотник ещё немного посветил вверх, а затем расслабленно опустил руки вниз, бессильно выпустил фонарь – он стал светить куда-то вниз и назад – и медленно, экономно ворочая ластами, продолжал всплытие. Охотника окружала полная темнота, и в этот момент Охотник впервые в жизни (и единственный раз)  увидел, как перед глазами стали плыть фиолетовые, радужные круги. «Всё, «приехал»… Успею ли достичь поверхности или потеряю сознание еще в воде? — отрешенно думал Охотник. — Впрочем, потерять сознание можно и  на поверхности, а ждать помощи не от кого...»

Успел!!! Вылетел из воды, как пробка, почти по живот (или так показалось?) стал жадно глотать воздух, опасаясь потерять сознание уже на поверхности, интенсивно заработал ластами, принялся взбаламучивать воду руками...

Наконец, Охотник отдышался, успокоился, пришёл в себя. Критически обдумал ситуацию, посмотрел вокруг. На прежнем месте в призрачном оловянном свете чернеет по-римски правильный отвесный профиль мыса; полная луна своим огромным глазом по-прежнему бесстрастно взирает сверху; всё также уходит в неведомую вдаль серебряная дорожка; волшебные светящиеся шлейфы вихрятся при любом движении… И безмолвие и одиночество, которые угнетали и раньше, – а теперь стали просто невыносимыми! А потому решение вышло категорическим: «Да гори оно пропадом, все эти красоты, вся потенциальная добыча! Хватит с него романтики, общения с природой тет-а-тет. Да, будь он не один, всё равно внизу никто не пришёл бы на помощь вовремя, но и сейчас, на поверхности – ни тебе содействия, ни даже простого сочувствия. Никто не обратил бы внимания на вылет Охотника из воды, не знает и не подозревает, что он пережил... Немедленно на сушу: к людям, к костру, вину и закуске!»

И я рванул к темнеющему берегу, в направлении бухточки, в которой должен гореть костёр, стоять палатки, находиться живые, чуть уже, наверное, расслабленные люди...

 Эпилог

И теперь после музыкальной паузы (в правой части браузера см. также текст песни Holy Diver)  самое время круто «заложить штурвал» в сторону прозы – остро необходимого и явно напрашивающегося послесловия.

Далеко не секрет, что подводная охота – это не только интерес, азарт, приключения, добыча, необычайные виды и ощущения. К сожалению, повышенная опасность является непременным спутником этого увлекательного занятия, временами же оно и вовсе превращается в экстремальный вид деятельности. Будем откровенны: тонут каждый год. Статистика по охотникам-одиночкам (которых подавляющее большинство) вряд ли кому известна, но, к примеру, в соседней с нами республике последние годы регулярно увеличивали чёрный список погибших охотников, известных по участию в соревнованиях. Происходило это и на глубине, и в густых зарослях, и на мели (видимо, «пересидка»). Не обходит эта участь и Россию. До сих пор саднит сердце при мысли о безвременном уходе из жизни (столкновение с моторной лодкой при всплытии) «деда» – Владимира Синегубова – замечательного человека, одного из пионеров подводной охоты, выдающегося спортсмена, памяти которого питерские охотники посвятили традиционные соревнования – Кубок Балтики. Отмечен несчастный случай и на Чемпионате России (в Новороссийске). А сколько «просто» простреленных своих и чужих, рук, ног, животов, глаз, баротравм, воспалений?

Впрочем, всё вышесказанное – отнюдь не попытка отговорить заниматься подводной охотой. Цель иная: в меру возможности помочь начинающим выработать верный общий или, лучше сказать, концептуальный подход к этому специфическому феномену проявления человеческой сущности.

Начнём с арены охотничьих перипетий – водной среды. Не стоит её бояться, в особенности, её глубины (как то присуще некоторым), но вдвойне не уместно и опасно и шапкозакидательское отношение. Вода – пресная она, солёная, холодная тёплая или даже горячая – абсолютно бесчувственна и вовсе не стремится кого-либо утопить. Однако она и «пальцем не пошевелит», чтобы придти на помощь тому, кто по каким-либо причинам (чаще всего – по собственной неосторожности) попал в непростое положение: выпутывайся, если можешь, сам. Таким образом, отношение к водной среде должно быть подобно отношению к внушающей уважение независимой личности, не опускающейся до подлости, но и не допускающей фамильярности – уважительное. И такого же уважительного отношения требует и техника безопасности собственно охоты.

Мне повезло. Почти в самом начале увлечения охотой я прошёл, как уже говорилось, настоящий (не на бумаге) курс обучения подводного пловца, где и преподали технику безопасности при погружениях под воду. Не без доли чёрного юмора, вся она, в принципе, сводится к одной «золотой» формуле: «Подготовка и проведение погружений под воду должны осуществляться таким образом, чтобы по окончанию их КОЛИЧЕСТВО СПУСКОВ И ПОГРУЖЕНИЯ ВСЕГДА ВЫРАЖАЛОСЬ ЧЁТНЫМ ЧИСЛОМ». Применительно к охоте это переформулируется следующим образом: «Любая охота и подготовка к ней должны осуществляться таким образом, чтобы в момент окончания охоты количество нырков и всплытий каждого отдельно взятого охотника выражалось ЧЁТНЫМ ЧИСЛОМ». Для достижения этой сверхзадачи существует другое «золотое», сугубо уже «охотничье» правило: «НЕ ПЕРЕСИЖИВАЙ. Как только захотелось дышать – немедленно всплывай». Следовать этому правилу автор старался (приведённый случай – не в счёт) неукоснительно – что, несомненно, и стало важнейшим залогом того, что эпитафия ему ещё не написана.

Необходимость дополнительной подстраховки в виде резервного запаса воздуха в случае ограниченной видимости или наличия подводных препятствий столь очевидна, что особо распространяться по этому поводу не стоит. Лучше ещё раз упомянуть о «подводных камнях» ныряния на большую глубину. Это не только долгое возвращение наверх – и мало ли что может на этом пути случиться, какие неожиданности подстерегать? – но и такой коварный фактор, как парциальное давление, точнее, его перепад на глубине и поверхности. Напомню, что каждый из газов, составляющих воздух, на организм человека воздействует отдельно, а уже на сравнительно малой глубине – 10 м – окружающее давление увеличивается вдвое, что во столько же раз искусственно увеличивает и парциальное давление кислорода в крови, неминуемо уменьшающееся при отсутствии поступления свежего кислорода, что имеет место при задержке дыхания. Однако на поверхности всё возвращается «на круги своя». И парциальное давление кислорода, вполне достаточное на глубине, на поверхности может опуститься до уровня ниже критического: со всеми соответствующими – чаще всего летальными (из-за потери сознания) – последствиями. И всё это происходит, даже если не учитывать расход кислорода ещё и во время длительного подъёма.

Впрочем, чрезмерно длительная задержка дыхания опасна на любой глубине – даже полуметровой. Есть данные, что примерно до 10% людей не способны вовсе определять тот момент, когда задерживать дыхание дольше нельзя. Они не достаточно чувствительны к повышению содержания углекислоты в крови (что сигнализирует о необходимости сделать вдох). А потому у них не появляется нестерпимое желание вдохнуть свежего кислорода даже тогда, когда концентрация его падает до и ниже критического уровня. Вот почему и на метровой глубине то и дело находят охотников, лишивших себя жизни только из-за того, что они оставались под водой чуть дольше допустимого.

Особо стоит сказать о ружье – источнике повышенной опасности – и культуре обращения с ним. К огромному сожалению отнюдь не все охотники могут ею похвастать. В этом плане мне тоже повезло – я учился на, увы, горьком, но чужом опыте. Уже на упомянутой первой «профессиональной» охоте я стал свидетелем неловкого заряжания «не профессионалом» на суше, результатом которого стал срыв гарпуна и прострел пальца. Это произвело соответствующее впечатление. Дальнейший же процесс общения показал, что едва ли не каждый охотник со стажем несёт на себе шрамы, связанные с неудачным заряжанием. Причем не только на кисти (это – обычное дело), но и на других частях тела – даже на животе! У меня таковых (стучу по дереву), слава Богу, пока нет. И в первую очередь потому, что воспоминание о произошедшем перед глазами случае профессионального травматизма сознательно или подсознательно всплывает при каждом заряжании – из-за чего моё отношение к этому опасному процессу отличаются предельной внимательностью и осторожностью. Как бы не спешил, чётко фиксирую заряжалку, контролирую её перпендикулярность по отношению к гарпуну на всём его ходу утапливания в ствол, убеждаюсь в надёжном фиксировании гарпуна и очень осторожно – так, чтобы никакая часть незащищённой заряжалкой кисти ни в какой момент времени не оказывалась против острия гарпуна, снимаю с него заряжалку.

И такая немецкая, можно сказать, педантичность приносит свои плоды. Пару раз у меня были самострелы (в том числе – по причине отрыва хвостовика поршня). Ощущение прямо скажем не из приятных, – но и только. Просто внезапно, взрывно, жёстко отлетала сорванная с руки заряжалка – и всё: руки, ноги оставались целы. (Процесс заряжания «резинки» ещё более травмоопасен. Возможность прострела чего-нибудь из своей плоти в этом случае практически отсутствует, но вероятность преболезненно содрать кожу при нечёткой фиксации тяг о зацеп гарпуна так и витает в воздухе, а точнее в воде, при каждом что есть мочи натягивании тугих резинок.)

Ещё большую опасность, понятно, представляет собой заряжённое ружьё. Довелось слышать, что на суше оно пробивает двух человек подряд навылет. Не знаю, откуда такие сведения, но, учитывая отмеченную выше гораздо меньшую по сравнению с водой плотность воздуха (и соответственно, по меньшей мере, во столько же раз сила боя ружья на воздухе сильнее, чем в воде) звучит это вполне правдоподобно. Как и рассказ о том, как случайно сорвавшийся гарпун пересёк по воздуху весь двор, влетел в окно третьего этажа другого дома и так встрял в шкаф, что его (гарпун) еле вытащили. И т.д. и т.п. – едва ли не каждый охотник может привести подобные примеры.

Отсюда первое «золотое правило» обращения с подводным ружьём: «НИКОГДА НЕ ЗАРЯЖАТЬ НА СУШЕ».

На соревнованиях (в частности по подводной стрельбе по мишеням) участника немедленно снимают, если при зарядке или уже заряженное ружьё появилось над поверхностью любой своей частью хотя бы на мгновение. Привычка, привитая подобным предельно жёстким, но совершенно оправданным подходом к обращению с ружьём, как нельзя лучше сказывается и на любой охоте – групповой и индивидуальной. И как часто становится не по себе, когда встречаешься с незнакомыми охотниками, как правило, неорганизованными самоучками. Когда в присутствии людей загодя, ещё на суше заряжают ружьё, небрежно, не обращая внимания на окружающих, водят им по сторонам, кладут, не заботясь, куда направлен ствол. И, как правило, отнюдь не адекватно реагируют на попытку подсказать, что так действовать нельзя, – также небрежно, но и горделиво отвечая, что его, мол, ружьё «стоит на предохранителе».

Нашёл панацею – предохранитель! Который (если он ещё исправен и надёжен) защищает ТОЛЬКО от случайного нажатия на курок. А поломка или нечеткая работа какой-либо части спускового механизма?! Срыв того же хвостовика поршня или, скажем, срабатывание шептала у «резинки»? Выстрел последует незамедлительно – ведь подводное ружьё в этом смысле ещё опаснее стрелкового. Для выстрела из последнего необходимо предварительно не только зарядить его боеприпасами, но и обязательно взвести курок и только после этого нажать на него – иначе выстрела никогда не последует. Между тем, курок заряженного подводного ружья уже ВЗВЕДЁН. И, повторяю, в связи с особенностями конструкции подводного ружья, для приведения в действие спускового механизма совсем не обязательно жать на курок – это может произойти и спонтанно.

Отсюда (и не только) второе «золотое правило» для всех ружей мира – «НИКОГДА НЕ НАПРАВЛЯТЬ РУЖЬЁ НА ЛЮДЕЙ» (если, разумеется, вы – не убийца). Даже если оно не заряжено, даже если оно и не закачано! Ведь один раз в год стреляет и палка, а бережённого – Бог бережёт.

Был у нас такой случай. Пришёл в бассейн один самодеятельный охотник, стал хвастаться приобретением – новым ружьём. Система его была нам знакома лишь понаслышке, а потому стали крутить в руках, осматривать. Гарпун вставлен не был, и один из только начинающих заглянул в ствол, потом во что-то прицелился, нажал на курок – проверить спуск – и тут вдруг раздался страшный хлопок, и вокруг полетели ошмётки чего-то!.. Когда пришли в себя, выяснилось, что произошло самое тривиальное: хозяин ещё дома зачем-то зарядил ружьё, а потом вынул гарпун и забыл о взводе. И при нажатии на курок, поршень (ружье на суше!), не встречающий сопротивления воды, со страшной силой ударил в весьма хлипкий, какой-то пластмассовый надульник и разнёс его в клочья! Хорошо ещё, что нажатие на курок состоялось не в момент опрометчивого заглядывания в ствол – а то смотреть этому любопытному глазу, скорее всего, никогда, уже не довелось бы... Как не довелось бы и моему, после того как хорошо известный редакции охотник, находясь на другом конце лодки, вздумал проверить закачку ружья, и каким-то образом выпустил гарпун. Нам повезло, что он просвистел рядом с моим виском – но с внешней стороны черепа.

Третье «золотое правило» обращения с ружьём для не убийц: «НИКОГДА НЕ СТРЕЛЯТЬ, НЕ ЗНАЯ НАВЕРНЯКА, ВО ЧТО» (в нашем случае, имеется в виду, не определение разновидности рыбы, но чёткое различение: рыба ли представившаяся цель – или Нечто Иное). Более мягкая и допустимая лишь в редких случаях формулировка второй части этого правила выглядит так: «…ЕСЛИ НЕ УВЕРЕН, ЧТО ЭТО – НЕ ЧЕЛОВЕК».

Немало охотников несут на своём теле печальные отметины несоблюдения этого правила их коллегами. Многие могут рассказать, как они едва не лишались жизни или не лишали её других по причине стрельбы в непонятно что. Ибо кем не испытано, как возжигается азарт, когда в мутной воде на грани видимости, что-то большое и даже огромное мелькнёт, зашевелится; как моментально рисует воображение большую добычу и лежащий на курке палец сам тянется немедленно, – чтобы не спугнуть, не упустить, – туда, в Это стрельнуть. И как часто Это оказывается другим охотником или (что ещё чаще) – его большими тёмными ластами.

Меня Бог миловал – в людей по ошибке я никогда не стрелял. Что, однако, не помешало мне  едва ли не подстрелить человека  – причём, очень хорошего знакомого.

Охотился я тогда в «нашем огороде» – на Кучурганском лимане [7]:  40 км от Тирасполя в сторону Одессы. В густых камышах высмотрел стоящего в проходе крупного карася, стрельнул, промазал (карась дернулся в момент выстрела)  и вдруг – о, ужас! – прямо оттуда, куда улетел мой гарпун (с довольно длинным для камышей линём) показалась маска: охотник! Маска была к моему удивлению и частичному облегчению целой и быстро приближалась. «Где же мой гарпун, куда он ему вонзился?» – мучился я, пытаясь определить в какой части тела моей невольной жертвы торчит моя остро заточенная пика, – но никак не мог пока найти её взглядом. Между тем, жертва подплыла вплотную, подняла голову из воды, вынула трубку изо рта – и оказалось… знакомым из Одессы (70 км от лимана), – прекрасным человеком, у которого я как-то брал его ружьё снять все размеры для чертежей и которого после того не видел уже несколько лет: «Вот так свиделись!». Знакомый, прозванный за свою профессию стоматолога Айболитом, не стал просить у меня помощи, но, будучи очень недовольным, начал сходу браниться – но только на тему спугивания мной  «его» карася. Я смиренно внимал адресованным в мой адрес нелестным словам и во все глаза и со всех сторон осматривал раздосадованного обвинителя, продолжая выискивать улетевший в его направлении гарпун. Однако ни в какой обращённой ко мне части тела он не торчал, да и «прокурор» в своей «обвинительной речи» так и не упомянул о нём ни слова: видимо, доктор был или не на линии полёта, или достаточно далеко и даже не заметил мелькнувшего и упавшего гарпуна. «Ну, и, слава Богу, – отлегло у меня на сердце. – А «твой» карась… Знал бы ты, милый Айболит, какого «карася» я едва не подстрелил, – жалел бы об этом, спугнутом?..»

 Теперь о «авоськианстве». В любой отрасли с повышенной опасностью (да и в любой иной) сознательное пренебрежение правил безопасности – едва ли не более существенный фактор травматизма и летальных исходов, нежели чем отсутствие необходимых знаний и навыков. По статистике наибольшее число травм и несчастных случаев происходит с новичками (по понятной причине) и с асами, мэтрами – из-за чрезмерной самонадеянности и преднамеренных нарушений всех норм и правил. Раз, другой, десятый или может сотый раз – это проходит, но рано или поздно должно окончиться бедой.

Но какие только виды не принимает усыпляющая надежда на «авось»! Так у одного очень близкого мне опытного охотника сломалась защитная дужка курка. И как это часто водится у обладателей российского менталитета, сразу отремонтировать ружьё руки не дошли, а потом он привык и даже нашёл вполне «убедительный» довод для оправдания лени: «Не сильно мне дужка и нужна: обращаюсь с ружьём я очень осторожно, на суше никогда не заряжаю, а в воде палец всё равно всегда на курке (да и для зимней перчатки гораздо удобнее без дужки)». И так он плавал, пока на рыбном месте ружьё не стало травить после выстрела (из-за изнашивания манжет поршня). И чтобы уменьшить потерю драгоценного воздуха он после каждого выстрела, как можно быстрее заряжал ружьё, а уже потом делал всё остальное: снимал рыбу, распутывал и наматывал линь. Но очередная мишень удачного выстрела оказалась очень резвой: сначала пыталась убежать в гущу травы, затем основательно перепутала длинный линь, резко дёргалась на нём. Охотник спокойно распутывал его узлы и уже почти посадил добычу на кукан, как вдруг раздался хлопок, линь дёрнулся из рук, а снизу, – едва не вонзившись в подбородок, – пролетел гарпун очень сильно закачанного ружья. Ещё немного и… Охотник на мгновение застыл от ужаса, мгновенно представив себе ту «весёлую» картину, которая предстала бы нашедшим его компаньонам: его же собственный гарпун, вонзённый в подбородок и застрявший где-то в мозге.

Однако так как всё обошлось, то наш охотник сразу стал думать о другом: «Неужели обрыв хвостовика? Тогда прощай сегодняшняя охота…» Но подтянутый гарпун при зарядке четко зафиксировался в глубине ствола – значит, поршень цел. И так как самопроизвольный срыв с шептала никогда ранее не наблюдался (и позже – тоже), то единственным объяснением случившемуся было непреднамеренное нажатие на курок, – скорее всего запутанным линём с дергавшейся на нём рыбой. Надо ли говорить, что защитную дужку охотник восстановил на следующий же день после того шокирующего самострела. Но стоило ли его дожидаться? Было бы кому восстанавливать, если бы гарпун был направлен на несколько сантиметров ближе к телу?

Да, пусть приведенный случай является не совсем типичным. Но сплошь и рядом охотники ныряют с наскоро «слепленной» из подручных материалов и потенциально опасной заряжалкой, а то, позабыв дома, и вовсе без неё, мучаясь и сознательно идя на огромный риск, заряжая, упираясь в грузы, а то и в пряжку (?!!!) ремня; без ножа; с небыстроразъёмным поясом; длинным куканом, болтающимся где-то позади и цепляющимся за всё, как якорь или же вкруговую обвязанным вокруг тела – что делает невозможным моментальное освобождение даже от быстроразъёмного пояса.

Что касается ножа, то современные международные правила погружения под воду не требуют его непременного наличия, советские же нормы квалифицировали его, как обязательную часть снаряжения. И такой подход представляется более обоснованным. Жак-Ив Кусто говорил: «Вы можете брать нож с собой в воду тысячу раз, и он вам не понадобится. Но в тысяча первый раз он спасёт вам жизнь».

«Как верно сказано! – сразу же пришла в голову эта знаменитая сентенция, когда до окончания Чемпионата Европы оставалось 5 минут, а до поверхности при всплытии – всего ничего, какой-то метр, и вдруг что-то властно дёрнуло меня за пояс, не пуская ни на сантиметр дальше: «Стой!». Я ещё пару раз дёрнулся, но бесполезно: длинный – до 30 м – и прочнейший буйреп явно зацепился за выступ камня, коих на дне в этом месте было множество, к тому же я не раз менял направление, обследуя заманчивые, сулящие добычу проходы (почему и задержался под водой дольше обычного – заметно позже позыва вдохнуть). Нужно сбрасывать пояс и устремляться вверх. Я спокойно положил левую руку на живот – и содрогнулся: быстроразъёмной пряжки на месте не было! Куда она делась?! Лихорадочно ощупывал я поясницу, но обнаружить пряжку не мог! «Нож!» — мелькнуло в голове, и рука полезла к голени. Но тут же остановилась, окаченная холодным душем воспоминания: именно сегодня ножа нет! Накануне, буквально,  за пять минут до стартовой ракеты, я заметил вылезшую из калоши полость ласты, решил её заправить, сильно и неловко ковырнул ножом, направляя его не от себя, как требуют правила безопасности, а к себе, нож соскользнул и острым жалом вонзился в ладонь. Последовали обильное кровотечение, срочное прибытие врачебной бригады, лечение, перевязка и вынужденный пропуск всего первого дня соревнований. Этим утром меня худо-бедно допустили, но собираясь в воду и взяв в руки острый, ранивший меня предмет, я внезапно почувствовал к нему бессознательное, но сильное отторжение. И, поколебавшись, отложил в сторону: «Никогда до этого в море я в нём остро не нуждался, обойдусь и сегодня». — Вот и «обошёлся»…Так неужели это он, конец, – и кончится всё так глупо? – думал я, вися в прозрачной морской воде в каком-то метре от поверхности, от бездонного, безбрежного океана воздуха – вот она, грань, граница сред! – и вспомнив неожиданно сделанное в начале года угрожающее предостережение знакомого контактёра [8]: «В ближайшие полгода тебя ждёт тяжелейшее испытание и, скорее всего – смерть». Как, интересно, она наступит:? Сразу темнота, а потому свет, тоннель или наоборот?..  А воздух близок-то как! Если  взять трубку в руку и вытянуть последнюю вверх, то, пожалуй, трубка даже  может выйти из воды… Но что толку, разве я смогу вдохнуть из трубки через руку?»

Все эти соображения мелькнули разом, как кадр в кино, и заняли мгновение, ибо миг спустя я уже обдумывал ситуацию. «Причина отсутствия пряжки на месте ясна: капроновый (а не резиновый!) пояс, как я его не подтягивал, в воде растянулся и съехал куда-то вбок (волочение за собой по волнам буя и цепляния буйрепа за камни тому весьма способствовали) и похоже, даже на спину. Продолжать нащупывать искать её? Но по всему поясу почти впритык навешаны груза, а рука в довольно толстой перчатке – сколько времени уйдёт на поиск, вдруг он затянется надолго? И тогда, как бы я не старался оставаться спокойным, но начнёт прогрессировать паника: что с одной стороны резко уменьшит эффективность поиска, а с другой – увеличит расход кислорода – и так в геометрической прогрессии. Между тем, здесь мелко – метров 5, максимум 7 – а я, хотя и пересидел, но немного нырнуть, отцепить буйреп и вернуться наверх вполне смогу. Так будет, пожалуй, надёжнее».

И ещё мигом позже, я развернулся и по висящему под углом буйрепу поплыл в сторону, противоположную от нескончаемого хранилища воздуха. Решение, скорее всего, не самое лучшее, предполагавшее не быстрый и не лёгкий выход из сложившейся ситуации, может быть, стоило потратить ещё немного времени тщательно, не торопясь общупать пояс и найти-таки злополучную пряжку. Но решение было принято. А в критической ситуации любое, пусть не совсем верное, но твёрдо исполняемое решение гораздо лучше бездействия: бесконечных колебаний и передумываний и отсутствия какого-либо окончательного и исполняемого решения...

Я достиг дна, прошёл по проходу, увидел место зацепа буйрепа, освободил его и ринулся наверх. Выскочил я высоко, шумно, явно «не штатно».  Однако  никто из трёх рулевых «зодиаков»[9] нашей команды не обратил на это абсолютно никакого внимания. Собравшись в конце дня, наконец, вместе, они, качаясь на волнах, о чём-то оживлённо лопотали на своём родном языке (это к вопросу об «эффективности» сугубо формальной страховки.)

 …А теперь о том, что заставляет тратить на снаряжение огромные (по обывательским и женским меркам) деньги, преодолевать многокилометровые расстояния,  и вместо того, чтобы греться на солнышке или у мангала, лезть в холодную, мутную или волнующуюся воду и долгими часами, таская на поясе или за спиной непомерные тяжести, «лопатить ластами»,  мёрзнуть или перегреваться, добровольно подвергать себя риску воспалений, травм, гибели.

Об азарте. Уверен, что для абсолютного большинства подводных охотников именно охотничий азарт, жажда и предвкушение его являются тем психологическим движителем, который заставляет идти на всё перечисленное человека не глупого (того, к в «гору не пойдёт»). И забывать на время и о холоде, и о сдавленных конечностях, и об усталости, и обо всём на свете. Обо всём кроме обнаруженной цели, необходимости прицеливания, ловли того момента, когда уже или ещё можно жать на курок, проявления всей своей сноровки и ловкости, чтобы не допустить самого обидного – схода подстреленной (но, к сожалению,   не надёжно) добычи, волнительного, фонтанирующего адреналином ощущения борьбы с огромной сильной рыбиной и её укрощения...

И тут самое время   вернуться к  главной идее статьи. Сколь часто именно азарт или его предвкушение заставляет на время забыть о соображениях безопасности, совершать поступки, идти на такие авантюры, вспоминая которые, остаётся только диву даваться. Разумеется,  если появляется возможность  это сделать — если из передряги удалось благополучно выбраться. Да, жизнь без всего связанного с охотой  течёт в известной степени преснее, бессмысленнее, «растительно-животнее». Но нет ничего хуже, чем лишь безнадежно запоздало осознать, что никакая добыча несравнима с ценностями собственной жизни и здоровья.

Геннадий Благодарный,
Инструктор КМАС**
2004-2016             

[1] Селахия, эндемик черноморский катран  (Squalus acanthias ponticus).

[2] В курортном отношении оно лучше по сравнению со Средиземным, Красным, и другими тропическими морями хотя бы потому, что в виду уникально низкой солёности, в черноморской воде можно абсолютно безболезненно плавать с открытыми глазами и без маски.

[3] Жемчужина у моря» значительно померкла, потеряла свой шарм оригинальности с падением «железного занавеса» и развалом СССР и окончательно умерла с захватом её варварами  в трагический день 2 мая 2014 г.

[4] Любви этой был положен конец зверским массовым сожжением людей в Доме профсоюзов. Новую, «майдано-европейскую»  Одэссу — отнюдь не вольную, ироничную, раскованную и толерантную, как ранее, но тупо и дико укроповскую — любить уже невозможно.

[5] Плотность даже пресной воды примерно в 775 раз больше плотности воздуха.

[6] Несколько лет спустя он трагически погибнет: зимою в густых камышах, далеко от берега он станет замерзать в давшем течь сухом костюме, потеряет от окоченения ласту, получит ласту компаньона, сможет выбраться на берег, но здесь и умрёт от переохлаждения. В память А. Хрусталёва были учреждены и проводились ежегодные соревнования ранга этапа Кубка Украины.

[7]Созданном, кстати для охлаждения Молдавской, а не «Кучурганской» ГРЭС, как было написано в одном номере МПО.

[8] Лица, утверждающего о наличии у него постоянной связи с космическим разумом.

[9] Надувных резиновых моторных лодок с жестким дном и подвесным мотором – уст.

© 2016, Геннадий Благодарный. Все права защищены. Использование в СМИ разрешается только с согласия автора.

• Назад
• Вперед